Очерк об отце часть 3
Мой брат Борис, гораздо более умный, чем я, стал заниматься персональными компьютерами еще в середине 80-х годов, когда они были доступны только богатым предприятиям. Он сам сделал первый любительский компьютер Радио – 86, который, как хорошая игрушка, радовал нас всяким кружками на экране и простыми играми. Когда компьютеры стали более доступными, мы смогли купить их себе. И отец стал завидовать нам. В 95 -м году, когда ему было 83 года, мы купили компьютер и ему. Сейчас, когда все дети с 5 лет умеют все на компьютерах и телефонах, кажется странным, что компьютер надо осваивать, надо понимать, как работает система, как работают приложения, и все это очень не просто. Отец не испугался и с большим упорством начал заниматься. Вскоре он стал вполне понимающим собеседником, когда мы разговаривали о разных компьютерных проблемах. Он стал писать в «Word» и считать в «EXCEL», думаю, что он был одним из старейших людей, кто смог освоить компьютер.
Небольшая коллекция пластинок, которая была у отца, состояла из шедевров. Я по этим пластикам познакомился с "Травиатой" и "Риголетто". Он часто напевал арии из этих опер и рассказывал, что знает их с детства, потому, что его тетки любили их петь. Других источников музыки тогда не было, граммофон и патефон были большой редкостью. Отец любил все популярные оперетты, "Сильву" знал полностью. Мы с дочкой, году в 96 взяли билеты на "Сильву" и пошли с отцом в театр оперетты, какое это было для него счастье.
Он очень любил фильм «Большой вальс» и многие более поздние музыкальные фильмы. По его совету я смотрел «Кубанские казаки», и до сих пор восхищаюсь музыкой и песнями этого фильма, посмотрел, конечно, и «Сказание о земле сибирской». Театр он любил английский – Бернард Шоу, Теккерей, Шеридан «Школа Злословия» и т. п. Кино любил только умное и веселое – серьезные американские фильмы прошлого и комедии типа «Безумный, безумный мир». Очень любил Аркадия Райкина, первый раз он его слышал на концерте 1939 году.
В конце 60-х годов начали издавать серию из 200 томов «Библиотека всемирной литературы». Он, не раздумывая, подписался на нее и собрал все 200 томов. Одним из любимых видов отдыха у него было систематизирование собственной библиотеки. Он перекладывал все книги, переставлял с места место, подбирая по темам, составлял списки, иногда мудро избавляясь от устаревших и ставших ненужными книг. Большую часть времени, которое отводилась на чтение, он тратил на специальные и научно – популярные книги, но успел прочитать почти всю художественную литературу, которая стояла у него на полках. Он многие годы выписывал «Новый мир» и успевал прочитать все знаменитое, что выходило в журналах «Звезда», «Октябрь», «Иностранная литература». У нас были целые подписки еженедельника «За рубежом».
В перестроечные годы читать книги было уже некогда. Газеты и журналы («Огонек», «Московские новости» и т. д) были такие интересные, что читали каждый номер, передавали друг другу, рассказывали, обсуждали.
В конце 90 годов я купил в магазине книгу воспоминаний Анатолия Рыбакова «Мой 20-й век». У меня времени читать не было, и я отнес ее отцу. Когда я пришел на следующий день, он, полный впечатлений, сказал, что это самая интересная книга, которую он прочитал за последние 20 лет. Начал читать и не мог оторваться, читал всю ночь. Оказалось, что эта книга, во многом, напоминала ему собственную жизнь, когда он начал перечислять совпадения его жизни и жизни автора, то я тоже был удивлен, насколько они совпадают. Одна эпоха, имена родственников, характеры родственников, школьные годы, совпадение взглядов. Одна специальность. Похожая фронтовая судьба. Послевоенная жизнь и творчество. Я взял почитать, и потом, несколько последних лет его жизни, мы обсуждали ее, и он делился воспоминаниями. Я не записывал, казалось, запомню то, что он рассказывал, но, оказалось, запомнил мало.
Всю жизнь он интересовался политикой. Хорошо знал историю, с интересом читал о политических деятелях и революционерах. В 20-е годы, когда он учился в школе, система воспитания выковывала сторонников нового строя. Все одноклассники были оголтелыми революционерами, люди с буржуазным прошлым и "нэпманы" были врагами. Все это он описал в своих мемуарах о том времени. В конце концов он принял линию партии (Сталина), но всегда восхищался Троцким и Лениным. Он считал коммунизм идеальной системой, к которой человечество неизбежно придет. В партию он вступил на фронте. Всю жизнь он занимал критическую позицию интеллигента, который не соглашался с методами и осуждал репрессии. До войны, думаю, он это скрывал. Когда я уже подрос, то во взрослых разговорах все время слышал о репрессиях, расстрелах, о страшной закрытости системы и отсутствии свободы. У нас появилась книга «Оттепель» Эринбурга. 20-й съезд и вынос Сталина, он считал абсолютно правильным.
В 64-м году после отца и брата я прочитал «Один день Ивана Денисовича» - Ту саму мягкую книжку в бумажном переплете с крупными буквами на обложке. С тех пор имя Солженицына стало предметом уважения. Я, правда, мало, что понял, но, когда перечитывал недавно эту книгу, оказалось, что многое помню из нее. С симпатией он относился к Хрущеву, восхищался его способностью говорить многочасовые речи, всегда сравнивал с немногословным скрытным Сталиным. Отец с уважением отнесся к Ростроповичу, который приютил опального Солженицына. О том, что Твардовский, уважаемый человек, я тоже узнал от отца. Тон обсуждения процесса Синявского и Даниэля, был такой, что я в школе говорил об этом так, что вызвал гнев учительницы литературы, которая обозвала их перед всем классом предателями и отщепенцами.
Отец ездил со мной в институт на какой-то вступительный экзамен, и когда мы возвращались, у метро, на стойке с газетой он прочитал о том, что наши вошли в Чехословакию. У меня был какой-то восторг, как будто День победы, но отец был мрачный и сказал: «Не думал я, что они на это решатся».
В перестроечные, и потом, в 90-е годы, он с интересом смотрел телевидение. Мы часто обсуждали разные политические и исторические передачи. Очень воодушевленно он принял участие в утопической кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. С удовольствием взял на себя обязанности председателя местной ячейки общества трезвости. Мне кажется, у него было настроение похожее на настроение школьника 50 лет назад, в 20 е годы (Как в республике ШКИД)
Его отношение к политической ситуации менялось. Искренняя поддержка Горбачева и перестройки постепенно сменилась, как и у всего народа, сомнениями. Жизнь становилась трудной, пенсии не хватало, хотя мы помогали. Он не мог смириться с абсолютной контрреволюционностью нового режима, с торжеством буржуазной идеологии и морали на фоне стремительно падения экономики и уровня жизни. Он писал письма Ельцину, хорошо понимая, что их не станут читать даже в приемной. Смысл был в том, чтобы сформулировать для себя и для нас, суть тех проблем, которые нарастали с каждым днем.
Особенно его возмущали, выросшие откуда-то колдуны и предсказатели, разные маги и волшебники. Он сначала думал, что это какие-то шутки, но потом выяснилось, что это все всерьез. Никак в голове не укладывалось, что в газете «Известия» (он ее помнил под редакцией умницы Бухарина, коммуниста, просвещенного человека), в 90-е годы 20 века, на полном серьезе будут объявления «Приворожу», «Сниму порчу» и т. д. Дожить до такого идиотизма!
Он всегда интересовался западной жизнью, рассказывал мне какая там свобода. С иронией говорил: «Там, между прочим, заранее неизвестно, кто победит на выборах». Особенно он восхищался Англией и ее тысячелетней демократией. Книгу Овчинникова «Корни Дуба» читал, мне кажется, не один раз, и рассказывал мне много примеров оттуда. Сам он уехать не мечтал и не собирался, у него не было проблем, хорошая работа, квартира, признание, налаженный образ жизни и приемлемый быт. Когда моя дочь, его внучка, проявив самостоятельность, в 15 лет уехала учиться в Америку, он был счастлив за неё и по-доброму завидовал ей.
Когда я впервые поехал в Англию, его уже не было в живых, все, что я видел, я старался видеть глазами отца. Я вышел на станции «Парламент» и встал у известной с учебников башни «Биг –Бен», прошел к Вестминстерскому Аббатству. Потом пошел по мосту к Аквариуму. И все время думал о нем, как жаль, что он не дожил.
Любимым местом отца в Лондоне, о котором он мечтал, был «Гайдпарк». Место, где можно сказать то, что думаешь, выступить и не опасаться, что говоришь что-то запрещенное. В «Гайдпарке» можно говорить все, нельзя только ругать королеву. Для советского человека, это было непонятно, как это - можно говорить все, такого быть не может. Говорить публично можно только то, что разрешено. Отец говорил о свободе в «Гайдпарке» с восхищением.
Я пошел в «Гайдпарк» в первый же приезд в Лондон. Более точно место называется «Спикерс – конор» – уголок ораторов. Там, действительно, было много народу и примерно так, как я себе представлял. Десяток людей на определенном расстоянии друг от друга, чтобы не мешать, собирали кружок слушателей и говорили, кто о чем. Ораторы становились на алюминиевые стремянки в две ступеньки, говорили, и, иногда, демонстрировали примитивные плакаты. Выступающие были, в основном, негры средних лет, и темы у них оказались довольно однообразны. Оказалось, что самое главное, это понять, что вокруг нас Иисус Христос, и спасемся мы, только, если, последуем за каким – ни будь из этих ораторов. В общем, скука смертная, и, видимо, не только для меня, но для других слушателей. Они лениво переходили от одного оратора к другому, показывая, что заняться все рано нечем.
Я потом часто бывал в Лондоне, и так сложилось, что Оксфорд стрит, и дальше «Гайдпарк» были удобным путем для меня. Я приходил, на «Спикерс конор», но там было пусто, и следующий раз опять пусто, я удивлялся, пока до меня не дошло, что «Спикерс конор» «умер», стал не нужен. То есть, я застал, последний год, когда он еще собирал народ, и потом все исчезло. Понятно – интернет заменил островок свободы в самом демократичном городе мира.
Несколько лет отец дружил со своим учеником Сергеем Серовым. Оказалось, что у них родственные души. Много общих интересов, и было, что обсуждать. Читали книги, которые рекомендовали друг другу, рассуждали о политических и исторических событиях. Сергей был склонен к религии и читал различную православную литературу. Отец был абсолютным атеистом, но с пониманием относился к взглядам других людей, возможно, они спорили, возможно, не соглашались по принципиальным вопросам, главное, что они дружили. Отец всегда очень тепло отзывался о Сергее. В старости люди совсем одиноки, но у отца был друг, и это скрасило его последние годы.
Мы с дочкой решили поздравить отца 9 мая 1995 года, это был большой праздник пятидесятилетия победы. Отец надел полковничью форму со всеми медалями и орденами, и мы поехали вечером на салют. Где-то, далеко от центра, оставили машину, и пошли гулять по праздничной Москве. Отец очень любил Москву, день был красивый, солнечный. У нас было прекрасное приподнятое настроение. Гуляли долго, сил у всех хватало. Множество народу, цветы, звон медалей - замечательный праздник. К началу салюта мы дошли до Новоарбатского моста, нашли местечко у парапета. Зрелище салюта было прекрасным, но самое запоминающееся было то, что молодые люди, стоящие вокруг, стали подходить к отцу и искренне говорить ему поздравления и слова благодарности. У нас у всех навернулись слезы на глазах.
Последние два года его жизни были трудными, в 2002 году он умер.